Занятость населения и проблемы её регулирования в рыночном хозяйстве

метки: Рабочий, Занятость, Экономика, Рынок, Структура, Образование, Страна, Услуга

«Труд облагораживает человека» — гласит старый советский лозунг. Точнее и не скажешь! Только с тех пор произошло множество значительных изменений на рынке труда. Сегодня все органы занятости населения в один голос говорят о дисбалансе между получаемыми профессиями и существующими вакансиями. Зачастую по этой причине множество людей оказываются невостребованными как специалисты.

В этой работе я постараюсь раскрыть ряд вопросов, касающихся занятости населения, безработицы и проблем регулирования занятости в рыночном хозяйстве. А именно, мне хотелось бы рассказать об актуальной в данное время нестандартной занятости. Так как экономическая основа трудовых отношений в нашей стране за последние полтора десятилетия претерпела серьезную трансформа­цию. Изменились и сами трудовые отношения. В частности, возросла роль таких форм занятости, которые ранее либо запрещались, либо находились в зачаточном состоянии. И в этом смысле российский ры­нок труда начинает все больше напоминать рынки труда развитых индустриальных стран, сохраняя вместе с тем свою специфику.

Ещё очень важным момент, который нельзя пропустить, говоря о занятости населения – это структура российской рабочей силы. Потому что в дореформенный период российская рабочая сила заметно от­личалась по своим структурным характеристикам от рабочей силы других стран, особенно — стран со зрелой рыночной экономикой. При наличии гипертрофированного промышленного сектора слабо был развит сектор услуг: спрос на услуги искусственно подавлялся в пользу спроса на товары; система снабжения и сбыта отличалась сверхцентрализацией; господствовала идеология, согласно кото­рой производительным признавался только труд по производству товаров (отсюда — противопоставление сфер «материального» и «нематериального» производства).

Профессиональная структура занятости была смещена в пользу «синеворотничковых» профессий, связанных с физическим трудом, многие «беловоротничковые» про­фессии были представлены в недостаточной степени либо вообще отсутствовали. Хотя экономика располагала многочисленным контин­гентом высокообразованной рабочей силы, система образования была ориентирована на выработку узкоспециализированных технических навыков в ущерб общим знаниям и умениям. Значительная часть накопленного человеческого капитала была отчетливо «нерыночной» и могла иметь экономическую ценность лишь в специфическом кон­тексте плановой экономики.

Естественно занятость населения неоспоримо связана с безработицей. Поэтому нужно упомянуть о данной экономической проблеме, которая оказывает наиболее прямое и сильное воздействие на каждого человека.

Влияние технического прогресса на занятость и качество рабочей силы

... курсовой работы - изучить влияние технического прогресса на занятость и качество рабочей силы. Задачи курсовой работы: ... занятости населения определяется как отношение занятого населения к предложению рабочей силы. По структуре выделяют отраслевую, профессиональную и квалификационную занятость, а также по секторам экономики. Усиление взаимозависимости всех стран ... предприятия. ... - инноваций ( ... труда ...

Глава 1. Взаимосвязь занятости и безработицы

Чтобы предоставить статистические данные, необходимо указать ряд взаимосвязанных категорий: трудовые ресурсы, экономически активное население, занятые и безработные, работающие по найму.

Трудовые ресурсы, Экономически активное население

Коэффициент экономической активности населения определяется как соотношение между численностью экономически активного населения и численностью всего населения страны:

К _э.ак =Р_э.ак /Р_t

Р _t

Экономически активное население включает две категории — занятых и безработных.

К занятым относятся лица обоего пола в возрасте от 16 лет и старше, а также лица младших возрастов, которые в рассматриваемый период:

• а) выполняли работу по найму за вознаграждение, деньги или с ними расплачивались в натуральной форме, а также иную работу, приносящую доход, самостоятельно или с компаньонами как с привлечением, так и без привлечения наемных работников независимо от сроков получения непосредственной оплаты или дохода за свою деятельность;

• б) временно отсутствовали на работе по причине: болезни или травмы;
• ежегодного отпуска;
• различного рода отпусков как с сохранением содержания, так и без сохранения содержания, отгулов;
• отпуска по инициативе администрации;
• забастовки и других причин;
• в) выполняли работу без оплаты на семейном предприятии.

На основе данных о численности занятого населения и экономически активного населения можно рассчитать коэффициент занятости населения:

K _зан =T_t /Р_э.ак *100

Коэффициент занятости рассчитывается как по населению в целом, так и по полу и отдельным группам населения.

безработным

а)не имели работу (либо занятия, приносящего доход);

• б)искали работу;
• в) готовы были приступить к работе.

При отнесении того или иного лица к категории безработных должны учитываться все три критерия, указанные выше.Для характеристики уровня безработицы исчисляется коэффициент безработицы:

K _без =Б_t /Р_э.ак *100

Экономически неактивное население

Основные показатели, характеризующие трудовые ресурсы, представлены на схеме:

Основные категории населения и трудовых ресурсов.

Трудовые ресурсы

Численность трудовых ресурсов определяется исходя из численности трудоспособного населения в трудоспособном возрасте и работающих лиц за пределами трудоспособного возраста.

Глава 2. Нестандартная занятость и российский рынок труда

Пункт 1. Стандартная и нестандартная занятость

Стандартной

То, что сегодня называется стандартной занятостью, не всегда было социальной и правовой нормой. Скорее наоборот. Подобные условия стали быстро распространяться лишь в конце XIX в. в свя­зи с высокими темпами индустриализации. Развитие массового про­мышленного производства и конвейерных технологий в сочетании с фордистско-тэйлористскими подходами к организации труда тре­бовало именно такой формы труда и занятости. На этой экономи­ческой базе возникли и укрепились профсоюзы и партии марксист­ской ориентации как профессиональные и политические выразители общих интересов «стандартных» работников. Профессиональные со­юзы оставались многочисленными и политически влиятельными, пока «стандартные» работники количественно и качественно доминирова­ли в составе совокупной рабочей силы. (То же самое справедливо и по отношению к левым партиям марксистского толка.) Примени­тельно к стандартным условиям занятости формировались и разви­вались действующие в индустриальных странах процедуры коллек­тивных договоров и социального партнерства, трудовое законода­тельство и система социальной защиты. Именно в этом сегменте рабочих мест работодатели прежде всего осуществляли инвестиции в человеческий капитал, считая, что они защищены высокими издерж­ками оборота рабочей силы.

Однако даже в середине XX столетия, когда в индустриально развитых странах доминировала стандартная занятость, составлявшая «ядро» рынка труда, она не была единственной формой занятости. Такая неоднородность нашла отражение в различных теориях его ду­ализма под названиями «вторичного рынка труда» (primary vs secondary labor market) ,»периферийных рабочих мест» (core vs peri pheral jobs) и т.п. Кроме того, удельный вес «стандартных» работников в эконо­мике развитых стран циклически колебался, снижаясь в периоды рецессий (например, за счет увеличения доли работающих неполное время) и возрастая в периоды подъема.

К середине 1970-х годов комплекс условий, при которых стан­дартная занятость могла доминировать, начал «размываться» под вли­янием движения в сторону постиндустриальной и более гибкой эконо­мики. Соответственно заметно расширился сегмент рабочих мест, предполагающих отношения занятости, отличные от стандартных.

Насколько различны формы нестандартной занятости, настолько многообразны факторы и обстоятельства, приводящие к уменьшению масштабов стандартной занятости. Некоторые из них лежат на сторо­не спроса на труд, другие — на стороне предложения.

В результате структурных изменений в экономике развитых стран снижалась доля традиционной крупной промышленности, предъяв­лявшей основной спрос на стандартную занятость. Быстро расту­щий сектор услуг нуждался в иных работниках, которые могли бы функционировать в условиях гибкого временного режима с большей или меньшей продолжительностью, чем предусмотрено законодатель­ством. Они должны быть более мобильными и в случае необходимости легко перемещаться на другие рабочие места (поэтому здесь ва­жен временный трудовой контракт), сочетать исполнительские и пред­принимательские функции и т.д. Сходный характер имеет и спрос на труд со стороны малых предприятий, роль которых в современ­ной экономике постоянно растет.

Ро$51Ы1Ше5

Обострение глобальной конкуренции, а также обусловленные этим усиление неопределенности, рост соперничества на рынке и необходи­мость сокращения издержек потребовали и от работодателей, и от ра­ботников большей гибкости в трудовых отношениях. Для работода­телей даже в богатых европейских странах налоги и прочие косвен­ные издержки, связанные со стандартными рабочими местами, оказы­вались чрезмерными. Сокращение доли собственно заработной платы в совокупных издержках на труд подрывало конкурентоспособность на глобализирующемся рынке. Замедление темпов экономического развития и рост безработицы сопровождались сужением возможностей создания стандартных – полных и постоянных – рабочих мест для всех нуждающихся.

Технологический прогресс и прежде всего революция в компьютерных и информационных технологиях обеспечили технические предпосылки для развития небольших гибких производств, специализации и аутсорсинга. В результате возрос спрос на мобильных работников, способных и готовых работать в часто меняющихся и нестандартных условиях. Наличие компьютера, современные средства связи и высокоскоростной доступ в Интернет позволяют выполнять многие виды работ на территориальном удалении от организации-работодателя или заказчика и в гибком временном режиме. Наоборот, технологическая потребность экономическая заинтересованность в работниках, занятых полный рабочий день на условиях пожизненного найма и доступных менеджменту для постоянного мониторинга, даже на крупных производствах стали снижаться.

Сокращение численности и роли «стандартных» работников в экономике способствовало «размыванию» социальной базы профсоюзов. Ослабление последних, в свою очередь, политически облегчало работодателю дальнейшую ликвидацию «дорогих» (социально защищённых и обеспеченных разнообразными льготами) стандартных рабочих мест или переводов их в разряд более «дешёвых» нестандартных.

Наконец, сыграли свою роль и демографические сдвиги в структуре рабочей силы развитых стран. Массовый выход на рынок труда замужних женщин, пенсионеров и студентов привёл к расширению предложения «нестандартного» труда, создав тем самым значительный спрос на рабочие места с сокращённым рабочим временем и гибким графиком работы. При этом «нестандартная» рабочая сила, заинтересованная в дополнительном доходе, не требовала ни законодательных гарантий занятости, ни дополнительных благ, изначально рассматривая своё участие в экономике как нечто второстепенное.

Таким образом, преобладание стандартной занятости было характерно лишь для ограниченного исторического периода и определённой группой стран. История нестандартной занятости намного более длительна, а географический ареал её распространения – существенно шире. К доиндустриальному, неиндустриальному и постиндустриальному типам экономики понятие «стандартная занятость» просто неприменимо. Как пишет американский социолог А. Каллеберг, стандартная организация иерархических трудовых отношений является скорее исторической аномалией, тогда как разнообразные формы нестандартной занятости – общим правилом. По-видимому, тенденции к «размыванию» стандартной занятости сохраняется и в обозримом будущем, более того, они могут усилиться, что поставит под сомнение многие привычные и «стандартные» рецепты в сфере социальной политики.

Пункт 2. Основные формы нестандартной занятости

Набор нестандартных форм занятости многообразен и может включать:

непостоянную (временную) занятость

• неполную занятость (pert-time employment).

  Существуют два основных подхода к ее определению — количественный и качествен­ный. В первом случае к не полностью занятым относят работников, обычная продолжительность рабочего времени которых меньше нор­мальной величины (как правило, 30-35 рабочих часов в неделю;

• мы будем называть таких работников «малозанятыми»), во втором — тех, кто имеет трудовые контракты на неполное рабочее время;

недозанятость

сверхзанятость

самостоятельную занятость

• неформальную занятость

занятость в домашних хозяйствах населения

В развитых странах к ведущим формам нестандартной занятости относятся непостоянная и неполная занятость, а также самозанятость. В странах ОЭСР на долю каждой из них в среднем приходится при­мерно по 8% общей численности занятых, но в отдельных странах эти цифры гораздо выше. Например, в Испании срочный контракт имеет каждый четвертый работник, а в Нидерландах не полностью занятым является каждый третий.

Некоторые из названных видов занятости могут сочетаться друг с другом в разнообразных комбинациях, что крайне осложняет статистический учет. «Атипичным» характеристикам рабочих мест присуща тенденция «притягиваться» друг к другу. Одно отклонение от «стан­дарта», как правило, влечет за собой другие. Например, немало занятых в неформальном секторе не имеют постоянного контракта, работа­ют не по найму, трудятся неполный рабочий день и т.д. В результате они одновременно попадают в разные категории нестандартно заня­тых. Дополнительная сложность связана с тем, что один и тот же ра­ботник может как совмещать, так и чередовать стандартные и нестан­дартные формы занятости. Скажем, работающий в организации на вполне стандартных условиях может быть одновременно вовлечен в не­формальную деятельность или подрабатывать на другом предприятии в свободное от основной работы время. Наконец, даже те рабочие ме­ста, которые по формальным признакам, казалось бы, являются «стан­дартными», по своему реальному статусу часто неотличимы от «нестан­дартных». Так, лица, заключившие договор на полную рабочую неде­лю, могут периодически перерабатывать или, наоборот, трудиться по сокращенному графику (отсюда феномен «недозанятости»).

Соответственно «нестандартность» трудовых отношений может рассматриваться с двух точек зрения. Речь идет: во-первых, о не­стандартности трудового договора, то есть об отклонении формаль­ных условий контракта от принятого стандарта (суженная трактов­ка); во-вторых, о нестандартности фактических условий занятости (расширенная трактовка).

В этом смысле к нестандартным работ­никам могут относиться не только те, кто заключил нестандартный контракт, но и вообще не имеющие контракта (например, самозаня­тые, занятые у физических лиц и занятые на основе устных догово­ренностей) или те, кто при наличии стандартного контракта реально трудится в нестандартном режиме.

Масштабы расхождения между более узкой и более широкой интерпретациями характеризуют степень деформализации экономики, а также эффективность и качество инфорсмента трудового законода­тельства и заключенных контрактов. К сожалению, с учетом доступ­ных данных разделить их не всегда возможно. В нашем эмпиричес­ком анализе мы придерживаемся более широкой трактовки. Это свя­зано не только с особенностями имеющихся данных. Российское тру­довое законодательство жестко ограничивает любые отклонения от стандарта для наемных работников, но реальные тенденции в сфере занятости во многом формируются независимо от предписаний закона.

В наиболее общем виде преимущества и недостатки нестандарт­ной занятости обусловлены тем, что, обеспечивая гибкость рынка тру­да, она вместе с тем ослабляет позиции работников. Эта двойствен­ность получила отражение в специальной литературе: одни исследо­ватели делают упор на социальные издержки, порождаемые нестан­дартной занятостью; другие подчеркивают ее важность как инстру­мента адаптации фирм и работников к непрерывным изменениям ус­ловий экономической и социальной жизни.

работодателя

работника

Многое из сказанного выше можно отнести и к России. «Стандар­тизация» следовала за индустриализацией и хорошо вписывалась в рамки социалистического хозяйства, облегчая планирование и мобилизацию трудовых ресурсов и политико-идеологический контроль за работника­ми. До начала рыночных реформ 1990-х годов так работали практи­чески все советские граждане, а «иное», как правило, запрещалось.

Возможности отклонения от «стандарта» в плановой экономике были весьма ограниченными, хотя и тогда имелись занятые в неформальном секторе или ЛПХ, занятые временно или случайно, работавшие неполный рабочий день или «вкалывав­шие» на многих работах одновременно. Шабашники, частные репетиторы, «мастера» частного извоза, сельские жители, которые de facto кормились со своего подворья, совместители на нескольких работах, полуставочники и многие другие, не вписывав­шиеся в прокрустово ложе социалистического КЗоТа, вместе составляли, по-видимо­му, значительный отряд советских граждан. Некоторые из них осваивали узкие ниши в рамках советского законодательства или на грани его нарушения, другие существо­вали вне действовавших законов.

В связи с началом системного перехода «от плана к рынку» в постсоциалистических странах, включая Россию, возникла необхо­димость значительного повышения гибкости трудовых отношений. Во-первых, такая гибкость облегчала процессы масштабной реаллокации рабочих мест и рабочей силы, неизбежной в условиях глубоких структурных реформ. Во-вторых, она ослабляла влияние разнообразных макроэкономических и структурных шоков переходного периода. В-третьих, по мере «взросления» переходной экономики и углубления ее интеграции в мировое хозяйство инструментальные возможности национальной монетарной, бюджетной, торговой, структурной и других видов политики заметно сужались. При этом гибкость рынка труда становилась одним из немногих реально доступных инструментов адап­тации экономики к изменяющимся условиям ее функционирования.

Подчеркнем, что сам по себе переход к рынку еще не перечеркивает «стандарт». Характерные для него условия и сегодня типичны для подавляющего большинства россиян, работающих на промышленных предприятиях или в государственном секторе. Однако реформы запу­стили в действие такие механизмы, как структурные сдвиги в занятости, стремление фирм к экономии издержек, поиск населением дополни­тельных источников заработка и т.п. Например, удельный вес сектора услуг в общей численности занятых вырос с начала 1990-х годов почти на 20 п.п. Это во многом объясняется развитием торговли, различных видов бытового обслуживания и финансовых услуг, широко практикую­щих отклонения от «стандарта» занятости. Кроме того, реформы легали­зовали и расширили спектр доступных нестандартных форм занятости. Ко многим существовавшим и в советское время добавилась, в частно­сти, такая форма, как неполная занятость по инициативе администрации (сокращение рабочего времени или административные отпуска).

На этапе спада (1992-1998 гг.) нестандартная занятость (особен­но относящаяся к неформальному сектору) могла выступать своего рода «подушкой безопасности», или субститутом системы социальной защиты, сдерживая отток рабочей силы в сферу экономической неактивности или безработицы. На стадии экономического роста (начиная с 1999 г. и по настоящее время) она стала основным сегментом увеличения чис­ленности рабочих мест, корректируя запретительную жесткость трудо­вого законодательства по отношению к «стандартным» работникам.

Пункт 3. Особенности эволюции российского рынка труда

В период рыночных реформ российский рынок труда также раз­вивался в основном нестандартно. В его становлении можно выде­лить два этапа. Первый (1991-1998гг.) стал отражением глубокой трансформационной рецессии, растянувшейся почти на целое десяти­летие и обусловившей сокращение занятости, рост открытой безрабо­тицы, снижение продолжительности рабочего времени, резкое падение реальной заработной платы. Второй (1999-2005 гг.) связан с энер­гичным постгрансформационным подъемом, сопровождавшимся по­ложительной динамикой базовых индикаторов рынка труда.

Отметим, что в России формирование новых отношений в сфере занятости протекало во многом иначе, чем в странах Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ).

Это позволило говорить о существовании двух альтернативных моделей переходного рынка труда.

Однако первоначально ничто не предвещало, что развитие рос­сийского рынка труда пойдет по иному сценарию и приведет к воз­никновению специфической национальной модели. Вслед за другими реформируемыми экономиками Россия «импортировала» стандартный набор институтов, действующих в данной сфере. Было разработано новое законодательство о минимальной заработной плате, создана си­стема страхования по безработице, легализована забастовочная дея­тельность, сформирована сложная многоступенчатая система коллек­тивных переговоров, установлены налоги на фонд оплаты труда, вне­дрена политика налогового ограничения доходов, предпринимались попытки индексации заработной платы и т.д.

Эти меры, подчеркнем, не содержали ничего «атипичного». От­сюда и вполне закономерные ожидания, что в России рынок труда будет «работать» примерно так же, как в других постсоциалистичес­ких странах. Правда, с учетом большей глубины трансформационно­го спада можно было предполагать, что масштаб и острота проблем окажутся иными: предприятия будут активнее «сбрасывать» рабочую силу, уровень безработицы станет выше, трудовые конфликты — много­численнее, инфляционное давление со стороны издержек на рабочую силу усилится и т.д. К тому же, обретя дополнительные «ребра жест­кости» в виде вновь введенных институтов, российский рынок труда сохранил немало законодательных норм и ограничений, действовав­ших при прежней системе. Неудивительно, что первые годы реформ в российской экономике прошли под знаком ожидания скорой катас­трофы, которая, как представлялось большинству наблюдателей, неми­нуемо должна была разразиться в сфере занятости.

Однако этим катастрофическим прогнозам так и не суждено было сбыться. Как же в действительности повел себя российский рынок труда в новых экономических и институциональных услови­ях? Остановимся на некоторых наиболее существенных характе­ристиках российской модели с точки зрения развития нестандарт­ной занятости.

1. Несмотря на глубокий трансформационный кризис, россий­ской экономике удалось избежать масштабного сокращения рабочей силы и занятости, которое наблюдалось во многих странах ЦВЕ (наи­более яркий пример — Венгрия).

Первоначальное падение уровня занятости с 67 до 53% сменилось последующим его восстановлением до 60%. Если этот показатель пересчитать для населения в возрасте 15-64 лет (что является стандартным в международных сопоставле­ниях), то его значение повышается до 65%. Снижение занятости в российской экономике было явно непропорциональным масштабам сокращения ВВЦ, которое в нижней точке кризиса достигло 40%.

Такая «нечувствительность» занятости была отчасти следствием распространения ее нестандартных форм. Резкое расхождение меж­ду траекториями изменения ВВП и занятости предопределило глубо­кий «провал» в показателях производительности труда. В этом отноше­нии ситуация в странах ЦВЕ складывалась намного благоприятнее: после небольшого снижения производительность труда в них быстро возвратилась к докризисным значениям, а затем и превзошла их.

Начало подъема в российской экономике дало импульс восста­новлению занятости (по различным оценкам, было создано от 3 до 5 млн. дополнительных рабочих мест).

России удалось избежать так называемого «экономического роста без создания рабочих мест», ха­рактерного для многих стран ЦВЕ. Но поскольку рост ВВП намного опережал увеличение занятости, стала быстро повышаться производи­тельность труда. В настоящее время ее показатели практически вер­нулись к дореформенным значениям.

2. В различных сегментах экономики процесс общего сокра­щения занятости протекал крайне неравномерно. Как известно, «ядро» российской рабочей силы составляют работники крупных и средних предприятий. Именно здесь сосредоточена основная часть формальной занятости, а нестандартные формы трудовых отноше­ний практикуются лишь в исключительных случаях. Работники малых предприятий, ПБОЮЛов, самозанятые и т.д. находятся на «периферии», где активно используются нестандартные трудовые контракты и занятость носит по большей части неформальный ха­рактер. В период реформ «ядро» и «периферия» демонстрировали совершенно разную динамику.

Занятость на крупных и средних предприятиях сокращалась быстрее, чем в целом по экономике. Среднесписочная численность их персонала уменьшилась более чем на ‘/, — с 59 млн. в 1991 г. до менее 39 млн. к концу 2005 г. Если в дореформенный период на их долю приходилось 80% всех занятых, то в насто­ящее время — менее 60%. Вклад малых предприятий 6 общую занятость на про­тяжении всего периода оставался на примерно стабильном уровне и составлял около 10%. Отсюда можно заключить, что некорпоративный сектор играл важную демпфирующую роль: если бы он не абсорбировал избыточную рабочую силу, которую «сбрасывали» крупные и средние предприятия, то общее падение занято­сти в российской экономике было бы намного больше. Вполне вероятно, оно мог­ло бы быть пропорционально сокращению ВВП.

Интересно, что даже в условиях возобновившегося экономиче­ского роста «ядро» не только не стало наращивать число рабочих мест, но и продолжало их терять. В 1999-2005 гг. суммарные потери превысили 3 млн. занятых. В результате весь прирост общей числен­ности занятых, о котором говорилось выше, пришелся на «перифе­рию», то есть главным образом на нестандартную занятость. Резкий контраст в поведении «ядра» и «периферии» свидетельствует о том, что при привлечении и использовании рабочей силы величина соот­ветствующих издержек для них совершенно разная. По-видимому, из-за чрезмерной зарегулированности трудовых отношений в формаль­ном секторе новые рабочие места продолжали создаваться почти ис­ключительно на неформальной или полуформальной основе.

3. Кардинальные изменения произошли в отраслевой структуре российской занятости. В период реформ доля работающих в сфере услуг достигла 60% общей численности занятых (один из самых вы­соких показателей среди всех стран с переходной экономикой. Именно сектор услуг, как правило, генерирует нестандартные рабочие места. Оговоримся, однако, что этот структурный сдвиг был практи­чески полностью достигнут за счет абсолютного сокращения занято­сти в сфере материального производства (свыше 10 млн. человек), тог­да как прирост занятости непосредственно в сфере услуг не слишком значителен (примерно 2-3 млн. человек).

Так что масштабы реальной «передислокации» рабочей силы из вторичного сектора в третичный были довольно небольшими.

4. Своеобразная черта российского опыта — резкое сокращение рабочего времени в период реформ. В первой половине 1990-х го­дов среднее количество дней, отработанных в промышленности, умень­шилось почти на целый месяц, что сопоставимо с переходом в СССР в начале 1960-х годов с шестидневной рабочей недели на пятиднев­ную. Только в этом случае сокращение рабочего времени было реаль­ным, а не «счетным», как в те годы (тогда продолжительность рабочей недели, измеренная в часах, не изменилась, поскольку одновременно с переходом на пятидневную рабочую неделю семичасовой рабочий день был заменен восьмичасовым).

Сокращению рабочего времени в России способствовали как ин­ституциональные, так и экономические факторы. На рубеже 1980-1990-х годов была законодательно уменьшена продолжительность стандартной рабочей недели (с 41 до 40 часов), увеличена минималь­ная продолжительность отпусков (с 18 до 24 рабочих дней), появились общенациональные «каникулы» в начале января и в начале мая, был резко расширен круг занятых с льготными режимами рабочего време­ни. Позднее к этому добавились административные отпуска, и вынуж­денные переводы сотрудников на работу в режиме неполного рабоче­го времени, к которым стали активно прибегать предприятия, находив­шиеся в тяжелом экономическом положении.

И хотя начиная с середины 1990-х годов средняя продолжитель­ность рабочего времени в российской экономике несколько возросла (на 4%),она остается намного ниже, чем до начала реформ. Это кон­трастирует с ситуацией в странах Центральной и Восточной Европы, где показатели рабочего времени по сравнению с дореформенным пе­риодом практически не изменились.

5. «Визитной карточкой» российского рынка труда стали разно­образные «атипичные» способы адаптации — работа в режиме непол­ного рабочего времени и вынужденные административные отпуска, вторичная занятость и занятость в неформальном секторе, задержки заработной платы и теневая оплата труда, натуральная оплата и про­изводство товаров и услуг в домашних хозяйствах населения. Как правило, именно указанные механизмы принимали на себя первый удар, тогда как адаптация в более устоявшихся формах происходила позднее, приобретая благодаря этому более сглаженный характер.

«Атипичностъ» в данном случае не означает уникальности таких механизмов. В различных модификациях и комбинациях они наблюда­лись и в других переходных экономиках, однако нигде их распростране­ние и разнообразие не были столь значительными, а укорененность — столь глубокой, как в России. В результате с определенного момента такие способы адаптации стали восприниматься как повседневная ру­тина, общепринятая практика, своего рода норма трудовых отношении.

В отдельные годы почти персонала российских крупных и средних предприя­тий переводили на работу в режиме сокращенного рабочего времени или отправляли в административные отпуска. Дополнительные подработки, по данным различных ис­точников, имели 10-15% занятых; неформальной трудовой деятельностью (вне сектора предприятий и организаций) был охвачен каждый седьмой работник. В самые тяже­лые годы задержки заработной платы затронули всего работающего населения стра­ны, а масштабы неофициальной оплаты труда, по оценкам Госкомстата России, достиг­ли почти половины официальных выплат. Уникальной чертой российского рынка труда остается занятость в секторе личных подсобных хозяйств, в котором в пик аграр­ного сезона работают почти 40% всего взрослого населения страны. И хотя с началом экономического подъема различные «античные» формы адаптации стали использо­ваться менее активно (например, уровень вынужденной неполной занятости упал ниже 1%), они по-прежнему охватывают значительную часть российской рабочей силы.

Всем этим «атипичным» механизмам присуща одна важная об­щая черта — их неформальный или полуформальный характер. Обычно они действуют либо в обход законов и других формальных ограничений, либо вопреки им. Несвоевременная и скрытая оплата труда, неполная и вторичная занятость обусловливали персонализа-цию отношений между работниками и работодателями, вследствие чего явные трудовые контракты уступали место неявным.

6. На протяжении большей части переходного периода россий­ский рынок труда регулировался законодательством, унаследованным от советских времен. Вплоть до конца 2001 г. в стране действовал Кодекс законов о труде (КЗоТ), принятый еще в 1971 г. Таким образом, на наиболее тяжелом, начальном этапе реформирования россий­ской экономики сохранялось законодательство, соответствовавшее осо­бенностям планового хозяйства.

С точки зрения регулирования форм занятости КЗоТ существенно ограничи­вал выход за рамки стандартного трудового договора. Он предусматривал, как пра­вило, бессрочный договор с фиксированной продолжительности рабочей недели; сверхурочные работы, хотя пропускались, но жестко регламентировались. Кроме того, трудовое законодательство было «перегружено» обязательными льготами и га­рантиями, финансируемыми в основном из средств работодателей.

Многочисленные изменения и поправки в КЗоТ, вносившиеся на протяжении 1990-х годов, были достаточно бессистемными, усиливая внутреннюю противоречи­вость этого правового документа и серьезно затрудняя его практическое применение. В результате необходимая для рыночной экономики гибкость трудовых отношении стала обеспечиваться в обход действующего законодательства, а сам трудовой дого­вор продолжал оставаться в значительной мере формальностью. Нормы трудового права (в том числе касающиеся режима занятости) на бумаге были чрезвычайно жесткими, но фактически «разрегулировались» с помощью разного рода неформаль­ных институтов и инструментов.

Создать условия для эффективного функционирования рынка труда в новой рыночной среде был призван Трудовой кодекс (ТК), одобренный в конце 2001 г. (вступил в действие в феврале 2002 г.).

Он заменил собой прежний КЗоТ, а также множество сопутствовавших подзакон­ных актов, принятых на протяжении предшествующих десятилетий.

Новое законодательство о труде стало итогом компромисса меж­ду различными политическими силами. Поэтому неудивительно, что нормы, соответствующие рыночным реальностям, соседствуют в нем с ограничениями, унаследованными от советского периода. Этот вы­вод может быть с полным основанием отнесен как к ТК в целом, так и к его положениям, непосредственно регулирующим различные режи­мы занятости. Анализ показывает, что российское законодательство по-прежнему накладывает жесткие ограничения на использование мно­гих нестандартных форм трудовых отношений.

Резюмируя сказанное, можно констатировать, что российский ры­нок труда характеризовался относительно небольшими потерями в за­нятости, гибкостью рабочего времени и сверхгибкостыо заработной платы, повсеместным распространением «атипичных» трудовых отношений, наконец, высокой формальной зарегулированностыо и низкой эффек­тивностью механизмов инфорсмента. В результате он оказался хоро­шо приспособленным к тому, чтобы амортизировать многочисленные негативные люки, сопровождавшие процесс системной трансформации. Однако вряд ли можно считать подобную специфическую модель рын­ка труда адекватной новым условиям, сложившимся после вступления российской экономики в период поспрансформационного подъема.

Пункт 4. Масштабы и структура нестандартной занятости в России

Схематичный портрет российской занятости, каким он видится в соответствии с данными Обследований населения по проблемам за­нятости (ОНПЗ), регулярно проводимых Росстатом, представлен в таблице 2. Мы попытались не только оценить распространенность отдельных видов нестандартной занятости, но и определить общую долю нестандартно занятых в российской экономике.

непостоянной занятости,

Сверхзанятыми

Представленные в таблице 2 данные позволяют выделить два ва­рианта интегральной оценки доли нестандартно занятых в российской экономике. В первом случае при оценке сверхзанятости мы пользовались данными о продолжительности обычной, а во втором — фактической рабочей недели. Напомним, что различные компоненты «нестандарта» могут сочетаться, так что простое их суммирование неизбежно ведет к двойному счету. Оценки, приводимые в нижних строках таблицы 2, очищены от этого двойного счета. Согласно им, в 2004 г. 25-30% заня­тых в отечественной экономике имели нестандартные рабочие места.

стандартные формы занятости по-прежнему доминируют на российском рынке труда.

Кто чаще всего оказывается нестандартно занятым в России? Анализ показывает, что состав нестандартно занятых (независимо от конкретной формы трудового контракта) характеризуется сильным смещением в сторону определенных социально-демографических групп. Здесь явно преобладают самые молодые и самые старые, мало­образованные и не имеющие востребованной профессии, другими сло­вами, работники, отличающиеся низкой конкурентоспособностью на рынке труда. Подобная селективность носит двойственный характер, проявляясь в области и предложения труда, и спроса на него. С од­ной стороны, малоконкурентоспособные работники выбирают такую занятость как «меньшее зло» по сравнению с незанятостью, лишаю­щей их денежного дохода. С другой — нестандартная занятость в российских условиях связана с наличием значительного массива «плохих» (нестабильных, малооплачиваемых, неквалифицированных и т.п.) рабочих мест, которые занимают лишь «слабые» (с точки зре­ния конкурентоспособности на рынке труда) кандидаты.

Конечно, данную закономерность нельзя считать универсальной. Так, недозанятость в виде перевода на режим сокращенного рабочего време­ни или административных отпусков чаще всего охватывала «ядро» рабочей силы — работников зрелого возраста, принятых на условиях постоянно­го найма, занятых на крупных и средних предприятиях, обладающих достаточно высокой квалификацией. Однако эта форма нестандартной занятости редко перерастала в хроническую, и большинство недозанятых рано или поздно возвращались к работе в нормальном режиме.

В отличие от развитых стран в переходных экономиках «атипичная» занятость выступает зачастую инструментом адаптации к рыночным реформам и связанным с ними шокам. В силу этого приобрета­ют значительные масштабы такие ее формы, как неформальная заня­тость или недозанятость. В то же время распространенные в разви­тых странах формы нестандартной занятости — например, неполная или временная — могут встречаться редко.

Ситуация в России подтверждает сказанное. По показателям неполной занятости или самозанятости она далеко отстает не только от развитых, но и от большинства других постсоциалистических стран. Но это с лихвой компенсируется бурным развитием «атипичной» за­нятости в таких специфических формах, которые редко встречаются в зрелых рыночных экономиках или не встречаются в них вообще. Наиболее яркий пример — работа в ЛПХ. Подобная асимметрия в использовании различных видов нестандартной занятости свиде­тельствует и о невысоком уровне экономического развития, и о слабой институциональной гибкости рынка труда.

Многие формы нестандартной занятости возникают как реакция на негативные макроэкономические шоки и способствуют уменьшению связанных с ними издержек. Иными словами, они носят преимуще­ственно циклический характер. Это в равной мере справедливо и для развитых, и для постсоциалистических стран. Однако поскольку в России переходный кризис отличался беспрецедентными глубиной и продол­жительностью, масштабы и устойчивость некоторых из этих «цикличес­ких» форм нестандартной занятости также оказались исключительно велики. Упомянем лишь массовое распространение в кризисных усло­виях вынужденной неполной занятости и недозанятости. Но как толь­ко российская экономика вошла в фазу посттрансформационного подъ­ема, эти формы нестандартной занятости стали быстро исчезать.

Как отмечалось выше, существуют два пути отклонений от стан­дартных трудовых отношений — формальный (через фиксацию и за­крепление нестандартных условий занятости в трудовых контрактах) и неформальный (через отход от стандартных условий по факту неза­висимо от того, что записано в трудовых контрактах).

В России дс-стандартизация отношений занятости шла преимущественно по вто­рому пути. Напротив, контрактная неполная или срочная занятость (до самого последнего времени) не пользовалась особой популярно­стью, что служит еще одним свидетельством того, насколько развитие нестандартной занятости зависит от институциональных характери­стик рынка труда. Использование многих форм «атипичной» занято­сти в России осуществлялось в «институциональных пустотах» (то есть помимо формальных законодательных установлений или вопреки им).

Это еще больше ослабляло позиции работающих в нестандартных условиях и ухудшало их экономическое положение.

Как показывают результаты теоретических и эмпирических ис­следований, распространение нестандартной занятости тесно связано с характером трудового законодательства. Чем жестче регулирова­ние «ядра» занятости, тем выше риск для групп работников с понижен­ной конкурентоспособностью оказаться в числе нестандартно занятых. Жесткое законодательство о защите занятости значительно повышает трудовые издержки и тем самым делает «стандартного» работника «дороже», сокращая спрос на его услуги. Поэтому формальные правила, надежно защищающие постоянных работников от увольнений и огра­ничивающие гибкость занятости и рабочего времени, содействуют сжа­тию стандартной занятости, выталкивая из нее прежде всего женщин, молодежь, пожилых, малообразованных и неквалифицированных. В результате резко увеличивается доля нестандартно занятых. Чрез­мерная защита «стандартных» работников — это перераспределитель­ная мера, от которой выигрывают сильные, а проигрывают все остальные.

Ответной реакцией политиков на подобное развитие событий не­редко становится стремление к ужесточению норм, регулирующих не­стандартную занятость. Однако это только загоняет болезнь вглубь: вследствие избыточной зарегулированное™ трудовых отношений начи­нает сокращаться общая занятость, растет безработица, усиливается от­ток населения в сферу экономической неактивности, все больше работ­ников устремляются в теневой сектор. Здесь можно сформулировать такой принцип: чем жестче законодательное регулирование «ядра» рабо­чей силы, тем шире разрастается «периферия»; чем жестче регулирова­ние и «ядра», и «периферии», тем значительнее общие потери в занятости и тем больше формальные трудовые отношения уступают место нефор­мальным. Но в обоих случаях страдают прежде всего самые слабые.

Глава 3. СТРУКТУРА РОССИЙСКОЙ РАБОЧЕЙ СИЛЫ:, ОСОБЕННОСТИ И ДИНАМИКА

Основной эмпирической базой исследования служат данные выборочных обсле­дований населения по проблемам занятости (ОНПЗ) Росстата за 1992—2005 гг. Хотя по своему качеству они вполне сопоставимы с данными аналогичных обследовании, проводимых в других странах, при их использовании возникает немало серьезных методологических затруднений.

Номенклатура отраслевых, профессиональных и образовательных категорий в анкетах ОНПЗ неоднократно менялась. Использовавшаяся в них первоначально традиционная «советская» классификация отраслей народного хозяйства (ОКОНХ) во многом отклонялась от стандартной классификации отраслей, принятой в большин­стве стран мира. К параллельной разработке альтернативной Общероссийской клас­сификации видов экономической деятельности, продукции и услуг (ОКДП) Росстат приступил в 1997 г. В 2003 г. она была заменена Общероссийским классификатором видов экономической деятельности (ОКВЭД), идентичным международной класси­фикации ISIC-3, и с 2005 г. Росстат отказался от дальнейшей разработки ОКОНХ. Дополнительные трудности связаны с тем, что первоначально лица, занятые произ­водством продукции в ЛПХ для реализации на рынке, квалифицировались в рамках ОНПЗ либо как безработные, либо как экономически неактивные, но с 1999 г. стали включаться в состав занятых. В начале 1990-х годов в рамках ОНПЗ использовалась классификация видов занятий, состоявшая из четырех укрупненных «советских» категорий — руководители, специалисты, прочие служащие, рабочие. В 1997 г. ей на смену пришел новый Общероссийский классификатор занятий (ОКЗ) из девяти базовых профессиональных групп, идентичный международному классификатору ISСО-88. Что касается образовательной структуры занятости, то в первой половине 1990-х годов в ней выделялись 6, а в последующие годы — 7 уровней образования: лица с начальным профессиональным образованием учитывались вместе с лицами со средним (полным) или основным общим образованием, и лишь с 1997 г. стали выделяться в самостоятельную категорию. Сравнение с данными переписей населе­ния свидетельствует также, что ОНПЗ, по-видимому, дают несколько смешенную картину распределения работников по уровням образования. Если в первые годы их проведения, похоже, имела место некоторая переоценка доли выпускников ссузов, то в самые последние годы доля их выпускников, напротив, стала недооцениваться, но зато стала переоцениваться доля выпускников средних школ.

Поэтому в ряде случаев мы будем отдавать предпочтение альтернативным источникам данных. Так, при описании отраслевой структуры занятости наряду с оценками ОНПЗ мы будем пользоваться оценками Баланса трудовых ресурсов (БТР), которые доступны за более длительный период. В качестве дополнительного источника данных об образовательных характеристиках российской рабочей силы мы обратимся и к переписям населения 1989 и 2002 гг.

Пункт 1. Отраслевая структура занятости

На рисунках 1 и 2 отражены изменения занятости в основных

отраслях российской экономики по двум источникам — БТР (за 1990 — 2004 гг.) и ОНПЗ (за 1992—2004 гг.).

Налицо примерно одинаковая картина. Согласно БТР, за 1990—2004 гг. общая численность занятых сократилась на 11,8% (с 75,3 до 66,4 млн. чел.); согласно ОНПЗ, за 1992—2004 гг. она сократилась на 5,3% (с 71,1 до 67,3 млн. чел.).

Мы ограничимся обсуждением оценок, полученных на основе БТР (они легко могут быть сопоставлены с параллельными оценками ОНПЗ, представленными на рис. 2).

Как видно из рисунка 1, за последние полтора десятилетия рос­сийская промышленность потеряла 37% рабочих мест. Сопоставимые потери понесли и другие отрасли «материального производства»: сель­ское хозяйство — 28%, строительство — 42, транспорт — 21%. Однако самый масштабный «сброс» наблюдался в науке, где численность ра­ботающих уменьшилась более чем наполовину. Что касается главных «генераторов» рабочих мест, то ими выступали отрасли сферы услуг: торговля — +95%; финансы — +132%; государственное управление — +100%. Существенно (примерно на 10%) возросла также численность работающих в здравоохранении и культуре, тогда как в образовании она осталась примерно на том же уровне, как и до начала реформ.

Под влиянием столь масштабных изменений отраслевая структура российской занятости стала качественно иной (табл. 1).

Хотя самой крупной отраслью экономики, как и прежде, остается промышлен­ность (в ней, по имеющимся оценкам, сосредоточено порядка 22—24% всех работников), по сравнению с дореформенным периодом ее вклад в совокупную занятость резко уменьшился — почти на 9 п. п. Об­ратный процесс наблюдался в торговле, вклад которой в совокупную занятость, напротив, увеличился на 9 п. п. Это позволило ей перемес­титься на второе место в списке отраслей по численности работников, так что сегодня она аккумулирует значительно большую долю рабочей силы, чем сельское хозяйство, строительство или транспорт и связь. Заметно возросла также доля занятых в государственном управлении (в настоящее время здесь трудится приблизительно каждый двадца­тый работник).

Примерно по одному дополнительному процентному пункту «прибавили» за годы реформ здравоохранение, образование и финансы, тогда как ЖКХ и культура сохранили свое представитель­ство практически на дореформенном уровне. Единственной отраслью сферы услуг, удельный вес которой в совокупной занятости сократился (почти на 2 п. п.), была наука.

Достаточно широко распространено мнение, согласно которому по масштабам развития сферы услуг Россия была и остается безнадежным аутсайдером. Однако имеющиеся данные это не подтверждают. В таб­лице 2 представлено распределение российских работников по трем агрегированным секторам — первичному (сельское хозяйство и примыкающие к нему отрасли), вторичному (добывающая и обрабатывающая промышленность, строительство, газо-, электро- и водоснабжение) и третичному (сфера услуг) в начале и в конце рассматриваемого периода (1990 и 2005 гг.).

Сюда же включены оценки по странам Цен­тральной и Восточной Европы (ЦВЕ) и Германии. (Отметим, что при их получении в целях сопоставимости использовалась международная классификация отраслей ISIС-3.)

Дореформенную российскую экономику, когда во вторичном секторе было сконцентрировано свыше 40% всех занятых (табл. 2), можно было по праву считать сверхиндустриализированной. Но в пореформенный период доля этого сектора уменьшилась на — до 30%. За то же время доля занятых в сфере услуг увеличилась почти на 15 п. п., и сегодня здесь сосредоточено уже 60% всех российских работников.

Сравнение с другими странами приводит к достаточно неожи­данным выводам. Оказывается, что по масштабам занятости в сфере услуг Россия вплотную приблизилась к Германии (отставание менее 7 п. п.).

Более того, из стран ЦВЕ только Венгрию можно поставить в этом отношении рядом с Россией. Таким образом, несмотря на то, что в большинстве стран ЦВЕ реформы, по общему мнению, проходили успешнее, чем в России, с точки зрения секторальной структуры заня­тости наша страна сегодня находится ближе к «западноевропейскому стандарту», чем они. Разумеется, это не исключает существования серьезных деформаций внутри самой сферы услуг. Действительно, на более дезагрегированном уровне здесь обнаруживается немало отклоне­ний от отраслевой структуры занятости, которая типична для других постсоциалистических стран, не говоря уже о развитых (табл. 3).

По доле занятых в торговле (15%) Россия не уступает стра­нам ЦВЕ. В то же время удельный вес работающих на транспорте оказывается в ней непропорционально велик — 9%.(Впрочем, у этого отклонения есть очевидное объяснение — размеры страны.) Напротив, в общественном питании и финансовых услугах налицо очевидный и очень глубокий провал. Здесь занято соответственно 1,9% и 1,4% российских работников, что в полтора-два раза меньше, чем в наиболее развитых странах ЦВЕ. Необходимо также отметить, что хотя в России достаточно много работников занято оказанием деловых услуг (почти 6%), значительная их часть трудится в науке и научном обслуживании (согласно ISIС-3, наука относится к подсектору деловых услуг).

В ре­зультате при исключении работающих в науке и научном обслуживании российская занятость в Крыночных» деловых услугах «съеживается» до крайне малой величины. Обратный пример демонстрируют социальные услуги — здравоохранение и особенно образование. Здесь, наоборот, наблюдается сверхвысокая концентрация рабочей силы — соответствен­но 6,9% и 9,1%. Парадоксально, но в российской системе образования занято почти вдвое (!) больше работников (в относительном выра­жении), чем в германской. Как следствие, по сравнению с другими странами российская структура занятости оказывается резко смещена от «рыночных» услуг в пользу социальных.

И все же, несмотря на указанные отклонения, мы можем конс­татировать, что сегодня Россию уже нельзя относить к числу сверхиндустриализованных стран, как это было до начала реформ. С точки зрения распределения рабочей силы доминирующим сектором россий­ской экономики выступает сектор услуг, где сосредоточено почти всех занятых. Поэтому ее вполне можно отнести к экономикам постиндустриального типа или, по меньшей мере, к экономикам, вплотную к нему приблизившимся.

Пункт 2. Профессиональная структура занятости

Как отмечалось выше, из-за имеющихся информационных ог­раничений траектории изменения занятости в различных профес­сиональных группах удается с достаточной степенью достоверности реконструировать лишь для периода 1997—2005 гг. (рис. 3).

За эти годы численность работников сферы обслуживания выросла почти в 1,5 раза, специалистов высшего уровня квалификации — почти на руководителей — на , специалистов среднего уровня квалификации, служащих, занятых подготовкой информации, и квалифицированных рабочих — примерно на 10%. Численность полуквалифицированных рабочих осталась почти неизменной. В то же время неквалифицирован­ных рабочих стало меньше на 15%, а сельскохозяйственных рабочих (без учета лиц, производящих продукцию в ЛПХ для реализации на рынке) — на 40%. Таким образом, опережающие темпы роста демонстрировали наиболее квалифицированные профессиональные группы (а также работники сферы обслуживания), тогда как числен­ность наименее квалифицированных групп либо сокращалась, либо оставалась неизменной.

Сегодня структура российской занятости, включает три примерно равные части (табл. 4), состоящие из групп с высокой (руководители, специалисты высшего и среднего уровня квалификации), средней (квалифицированные рабочие, работники, занятые подготовкой инфор­мации, работники сферы обслуживания) и низкой профессиональной квалификацией (сельскохозяйственные, полуквалифицированные и неквалифицированные рабочие).

Как профессиональная структура российской рабочей силы вы­глядит в свете межстрановых сопоставлений. Обратимся к таблице 5, в которой приведены сравнительные оценки по трем странам — Рос­сии, Чехии и Германии. Верхнюю ступень в иерархии профессий занимает группа руководителей. В России их насчитывается пример­но столько же (в относительном выражении), сколько в Чехии или Германии, — 7%. Вместе с тем по сравнению с ними она располагает существенно большей армией специалистов высшей квалификации: 16,9% против 10,7—14,4%. Особенно велик этот межстрановой разрыв у женщин. (Например, женщин— специалистов высшей квалификации в России почта вдвое больше чем в Германии: соответственно 21% и 12%.), Зато при переходе на следующую ступень профессиональной иерархии обнаруживается провал: специалисты средней квалификации в России представлены слабо, причем в первую очередь — среди мужчин. Так, если в России на их долю приходится около 9% всех работающих мужчин, то в Чехии и Германии — примерно 21%. Еще более глубокий провал наблюдается в следующей профессиональной группе — «клерках» (в российской терминологии — «служащие, за­нятые подготовкой информации»).

В России к ней принадлежат около 6% среди женщин и менее 1% среди мужчин. Аналогичные оценки по Чехии и Германии в несколько раз выше: соответственно 15—19% и 3—7%. Зато по представительству неквалифицированных рабочих Россия выступает безусловным лидером. Их насчитывается в 1,5 раза больше, чем в Чехии или Германии: 11% против 7—8%.

Таким образом, в России профессиональная шкала занятости имеет U-образную форму. По сравнению с другими странами в Рос­сии обнаруживается непропорционально много работников, с одной стороны, с самой высокой и, с другой — с самой низкой квалификацией. В то же время стране, похоже, недостает специалистов средней квалификации и служащих, занятых подготовкой информации.

В результате, несмотря на, казалось бы, активное развитие сферы услуг, в составе российской рабочей силы по-прежнему широко пред­ставлены работники физического труда. В России общее соотношение между «белыми» и «синими» воротничками составляет 55% против 45%, тогда как в Чехии — 58% против 42%, а в Германии и того боль­ше — 67% против 33%. Другими словами, в отличие от отраслевой профессиональная структура российской занятости все еще сохраняет индустриальный характер.

Пункт 3. Образовательная структура занятости

В пореформенный период российская экономика продолжала активно вовлекать работников со все более высокой формальной об­разовательной подготовкой (рис. 4).

Поданным переписей населения, за период 1989—2002 гг. численность занятых с законченным высшим профессиональным образованием возросла почти на 30%, с незакон­ченным высшим — на 80% и со средним профессиональным — почти на 20%. Таким образом, трансформационный кризис не смог прервать долгосрочную тенденцию к опережающему росту численности работ­ников с дипломами вузов и ссузов. Напротив, группы, расположенные в центральной и нижней части образовательной шкалы, быстро сжимались. Так, контингент работников с начальным профессиональным и со средним (полным) общим образованием уменьшился на , с основным общим — на , а с начальным и ниже — на 90%.

Эта разнонаправленная динамика во многом объяснялась чисто демографическими факторами. Старшие поколения имели в своем составе сравнительно много лиц с низкой и сравнительно мало лиц с высокой образовательной подготовкой. Среди младших поколений ситуация была обратной. Соответственно по мере того, как, достигнув пенсионного возраста, старшие когорты покидали рынок труда, числен­ность работников с основным и начальным образованием сокращалась. И наоборот: по мере того как молодые когорты достигали трудоспо­собного возраста, поступали в ссузы или вузы, а затем выходили на рынок труда, численность работников со средним и высшим профес­сиональным образованием возрастала. Похоже, что уже в ближайшей перспективе этот механизм смены поколений приведет к практически полному вымыванию с рынка труда лиц с невысокой образовательной подготовкой. В результате очень скоро российская экономика может столкнуться с острым дефицитом неквалифицированной рабочей силы: либо ее придется «импортировать» из-за рубежа, все активнее привле­кая мигрантов, либо резко повышать оплату за подобный труд, делая его более привлекательным для лиц с достаточно высоким образованием.

Наглядное представление об образовательных характеристиках российской занятости дает таблица 6. В настоящее время почти российских работников имеют третичное образование — либо высшее (26,3%), либо среднее специальное (35,7%).

В структуре занятости на долю закончивших ПТУ приходится 15,3%, закончивших средние шко­лы — 16,2%. В то же время доля малообразованных работников (с ос­новным образованием или начальным и ниже) составляет менее 7%.

Неудивительно, что по формальным признакам российская рабочая сила предстает сегодня как одна из самых высокообразованных в мире. Чтобы поместить российские показатели в сравнительный контекст, мы воспользовались данными ОЭСР. В России доля лиц с образованием не ниже вторичного (то есть не ниже полного среднего или начального про­фессионального) является самой высокой среди всех рассматриваемых стран — 89%. Впрочем, практически такие же показатели демонстри­руют Чехия, США, Норвегия, Словакия и некоторые другие страны. Гораздо удивительнее, что Россия оказывается лидером и по доле лиц с третичным (то есть высшим или средним профессиональным) обра­зованием — 57%. Это почти на 15 п.п. больше, чем у следующей за ней Канады, и в несколько раз выше, чем у других постсоциалистических стран, где данный показатель не превышает даже 15%. Еще благопри­ятнее выглядит образовательная структура занятого населения: и по доле работников с образованием не ниже вторичного (94%), и по доле работников с третичным образованием (64%) Россия удерживает первое место в мире. Так, занятых с третичным образованием оказывается в ней (в относительном выражении) в два раза больше, чем в Вели­кобритании, Германии или Франции! Конечно, в значительной мере «первенство» России обеспечивается сверхвысокой пропорцией лиц, имеющих среднее профессиональное образование. Однако и по доле лиц с высшим образованием (21%) Россия входит в группу лидеров. Этот результат нельзя не признать феноменальным — особенно если мы примем во внимание резкое отставание России от большинства рас­сматриваемых стран по уровню экономического развития (табл. 7).

Как соотносятся между собой отраслевые и образовательные харак­теристики российской рабочей силы.

Наиболее знаниеемкими отраслями российской экономики явля­ются информационное обслуживание, деловые услуги, геология, об­разование, наука, финансы и государственное управление, где высшее образование имеют от ¹ /₃ до ² /₃ всех занятых. Противоположный полюс представлен сельским хозяйством, а также транспортом и ЖКХ, где вузовские дипломы есть лишь у 7—14% работников.

Как полученное образование связано с профессиональной при­надлежностью работников.

Большинство российских руководителей имеют либо высшее (59%), либо среднее (26%) профессиональное образование. Среди специалистов высшей квалификации вузовские дипломы имеют практически все. Спе­циалисты средней квалификации, как правило, оканчивают ссузы (66%).

Среди работников сферы обслуживания преобладают выпускники ссузов, ПТУ и средних общеобразовательных школ. Квалифицированные и полуквалифицированные рабочие распределяются по трем основным группам — со средним профессиональным, начальным профессио­нальным, а также со средним общим образованием. На каждую из них приходится 20—35% работников, имеющих эти специальности. Наконец, среди неквалифицированных рабочих преобладают выпускники средних школ, доля которых в этой профессиональной группе превышает 40% (см. табл. 9).

Напрашивается вывод: в условиях российского рынка труда аттестат о полном среднем образовании уже перестал быть пропуском на «хорошие» рабочие места. Чтобы получить к ним доступ, необходимо идти дальше и получать более высокое образование.

В то же время представленные данные позволяют предположить, что у значительной части российских работников полученное образова­ние является избыточным по отношению к той квалификации, которая реально необходима для работы по избранным ими профессиям. По самым минимальным оценкам, к работникам, чей образовательный потенциал недоиспользуется, можно отнести свыше 10% работников сферы обслуживания, около 20% сельскохозяйственных и около 40% неквалифицированных рабочих (в таблице 9 соответствующие цифры выделены курсивом).

Это свидетельствует либо о крайне низ­ком качестве имеющегося у них образовательного потенциала, либо о нерациональном его использовании, когда работники с высокой формальной подготовкой оказываются вынуждены заниматься самыми неквалифицированными видами труда.

Пункт 4. Воздействие сдвигов в отраслевой и профессиональной

структуре на образовательную структуру занятости

Как мы убедились, в образовательной структуре российской рабочей силы в пореформенный период произошли значительные сдвиги. Возникает вопрос: в какой мере улучшение образовательных характеристик российской рабочей силы определялось изменениями её отраслевых и профессиональных характеристик, а в какой – протекало автономно, вне прямой связи с этими изменениями. Скажем, в какой мере увеличение доли обладателей вузовских дипломов было обусловлено ростом спроса на специалистов высшей квалификации. Или: насколько уменьшение доли работников, не пошедших далее начальной школы, было связано с сокращением занятости в сельском хозяйстве.

Принято считать, что распределение занятых по отраслям и про­фессиям — это явление более глубинного порядка, находящееся в более тесной и прямой зависимости от потребностей производства, чем их распределение по уровню образования. В первом приближении та часть изменений в образовательных характеристиках рабочей силы, которая оказывается обусловлена изменениями в ее отраслевых и профессиональ­ных характеристиках, может рассматриваться как выражение возросшего спроса на обученных работников. Оставшуюся часть можно рассматривать как результат их возросшего предложения, то есть как следствие «автономного» развития сферы образования. (В этом случае фактически речь идет об изменениях в образовательной структуре занятости, которые наблюдались внутри отдельных отраслей или профессий.)

Конечно, развитие образования во многом определяется социаль­ными и культурными факторами и никогда не находится в абсолютной зависимости от изменений, протекающих в экономике. Более того, рост образовательного потенциала может способствовать росту производительности и эффективности труда в пределах одних и тех же отраслей или профессий. Тем не менее представляется чрезвычайно важным проанализировать, в какой мере улучшение образовательных характеристик российской рабочей силы в течение пореформенного периода определялось структурной перестройкой экономики, а в ка­кой — протекало автономно.

Для этого мы воспользовались данными ОНПЗ за 1992—2005 гг., которые позволяют оценить, какая часть изменений в образовательной структуре российской занятости была продиктована: 1) изменениями в ее отраслевой структуре; 2) изменениями в ее профессиональной структуре; и, наконец, 3) их совокупным воздействием.

1. Приводимые в таблице 10 оценки позволяют увидеть, что в пореформенный период изменения в распределении российских работников по уровню образования лишь на 13% диктовались изменениями в их распределении между отраслями, тог­да как вклад внутриотраслевых («автономных») факторов достигал 87%. Другими словами, сдвиги в образовательной структуре занятости происходили практически независимо от сдвигов в ее отраслевой структуре. Оценки по отдельным образова­тельным группам говорят о том же: так, прирост доли работников со средним про­фессиональным образованием был лишь на 22% обусловлен отраслевой перестройкой экономики, а прирост доли работников с высшим профессиональным образованием и того меньше — всего на 7%.

При этом между более ранним и более поздним этапами переходного периода имелись серьезные отличия. Если в первой половине 1990-х годов примерно ‘/^ всех изменений в распределении работников по уровням образования происходила под воздействием изменений в их распределении по отраслям, то в более поздний период 1997—2004 гг.) этот показатель упал до мизерной величины 5,5%. Явное домини­рование факторов предложения над факторами спроса прослеживалось в эти годы и для такой важнейшей группы, как обладатели вузовских дипломов: по нашим оценкам, их ускоренный приток на рынок труда не более чем на 10% мог объясняться активным расширением занятости в знаниеемких отраслях.

2. Анализ воздействий, обусловленных перестройкой профессиональной струк­туры занятости, приводит к сходным результатам (табл. 11).

В 1992—1996гг. их осительная значимость была примерно такой же, как и воздействий, связанных с перестройкой отраслевой структуры занятости, — 18,5%. Для периода 1997—2005 гг. аналогичный показатель оказывается еще скромнее — 13,4%. Это означает, что изме­нения в распределении работников по уровню образования происходили не столько за счет изменений в их распределении по профессиям, сколько за счет перекомпоновки их образовательного состава внутри отдельных профессиональных групп.

Особый случай представляют обладатели вузовских дипломов. В начальные годы реформ их ускоренный приток на рынок труда был практически никак не связан с той ломкой, которой подвергалась в то время профессиональная структура занятости. Но в более поздние годы он стал определяться ею почти наполовину. Однако и тогда «неавтономная» составляющая этого притока (обусловленная межпрофессиональными сдвигами) все равно оставалась меньше, чем «автономная» (не обусловленная ими): 47% против 53%. Другими словами, рост относительной численности работников с высшим образованием в большей мере происходил за счет увеличения их представительства внутри отдельных профессиональных групп, чем за счет вытеснения менее «интеллектуальных» видов профессиональной деятельности «интеллектуальными».

3. Наконец, в таблице 12 приведены результаты третьего, более сложного ва­рианта расчета. К сожалению, он возможен только для подпериода 1997—2004 гг. Полученные нами оценки свидетельствуют о почти полной независимости изменении в распределении работников по уровню образования от изменении в их распределе­нии как по отраслям, так и по профессиям: суммарный вклад всех «неавтономных» факторов едва превышает 10%. С известным преувеличением можно утверждать, что примерно с середины 1990-х годов накопление человеческого капитала в российской экономике стало протекать преимущественно в «автономном» режиме, слабо связан­ном с перестройкой ее отраслевой или профессиональной структуры.

Конечно, отсутствие зависимости образовательной динамики от межотраслевых и межпрофессиональных сдвигов не следует интерпре­тировать как однозначное свидетельство того, что наплыв обученной рабочей силы опережал потребности экономики. Прежде всего само отождествление межотраслевой/межпрофессиональной компоненты с действием факторов спроса, а внутриотраслевой/внутрипрофессиональной компоненты с действием факторов предложения является достаточно условным. Технология и организация производства в рам­ках одних и тех же отраслей, одних и тех же профессий не остаются неизменными. Усложнение процесса труда может резко повышать как внутриотраслевые, так и внутрипрофессиональные требования к уровню формальной подготовки работников. Для работы на новом, технически более совершенном оборудовании, для освоения новых, более современных технологий может требоваться более образованная и квалифицированная рабочая сила в пределах каждой отдельной отрасли, каждой отдельной профессиональной группы.

И все же мы не склонны недооценивать значимости полученных результатов. Они свидетельствуют о почти полной утрате связей меж­ду сдвигами в образовательной структуре занятости и сдвигами в ее отраслевой и профессиональной структуре на более позднем этапе переходного процесса. Начиная со второй половины 1990-х годов рост образования российской рабочей силы направлялся факторами, действие которых распространялось на все отрасли и профессии, но которые имели при этом достаточно отдаленное отношение к процессам реструктуризации экономики.

Заключение

1. По-моему мнению, борьба с нестандартной занятостью бесполезна. По­добные рабочие места в российской экономике будут создаваться все чаще, ведь она уже стала составной частью мирового хозяйства и избе­жать влияния универсальных тенденций не удастся.

Не будем забывать и о том, что в глобализирующемся мире ди­версификация отношений занятости превращается в важное конку­рентное преимущество. Она во многом определяет возможности рын­ка труда по успешной адаптации к непрерывным изменениям в эконо­мической, социальной и институциональной средах. Но диверсифика­ция отношений занятости отрицательно связана с жесткостью трудо­вого законодательства. И чем настойчивее государство пытается заг­нать трудовые отношения в прокрустово ложе стандартной занятости, тем ниже при прочих равных условиях оказывается конкурентоспо­собность рабочей силы.

В российской экономике отношения занятости пока диверсифи­цированы недостаточно, о чем свидетельствует и практическое отсут­ствие в ней новейших форм «атипичной» занятости, переживающих сейчас настоящий бум в развитых странах, — лизинг рабочей силы, работа по вызову и т.д. Рано или поздно они появятся и на россий­ском рынке труда. Но для этого сама институциональная среда дол­жна стать более «дружественной» по отношению к инновационным типам трудовых контрактов. Разнообразие — условие существования и источник силы рыночной экономики, в том числе и отношений заня­тости, формирующихся на рынке труда.

2. Как показал наш анализ, в пореформенный период структура российской занятости претерпела кардинальные изменения и во многих отношениях стала более «стандартной». Так, наблюдалось резкое сжатие вторичного сектора экономики с параллельным расширением третичного сектора. В результате чего основная часть российской рабочей силы оказалась сконцентрированной в сфере услуг. Правда, распределение работников по отраслям внутри самого третичного сектора выглядит достаточно необычно – из-за явно выраженной смещённости от деловых услуг в пользу социальных.

С известными оговорками можно говорить также и о тенденции к «нормализации» профессиональной структуры занятости. Однако многие специфические черты сохраняются. Например, по международным меркам в состав российской рабочей силы сверхпропорционально представлены наиболее и наименее квалифицированные профессиональные группы средней квалификации всё ещё представлены слабо. При этом в большинстве случаев отклонения в профессиональной и в отраслевой структуре занятости взаимосвязаны: Высокий удельный вес специалистов высшего уровня квалификации можно считать естественным коррелятом активного развития сферы социальных услуг. Однако самая сильная печать «атипичности» лежит, несомненно, на образовательной структуре российской рабочей силы. По доле рабочих с третичным образованием Россия прочно удерживает первое место в мире, а подоле работников с вузовскими дипломами входит в группу лидеров. Для страны с не слишком высоким уровнем экономического развития, лишь недавно вышедшей из глубокой и затяжной трансформационной рецессии, подобное достижение нельзя не признать поразительным. В перспективе расхождения между качеством рабочей силы и качеством рабочих мест скорее всего будут нарастать. Ожидать этого заставляют прогнозы эволюции образовательного потенциала российской экономики на ближайшие десятилетия.

Сохранение в будущем экономических преимуществ, которые в российских условиях даёт (пока) высокий образовательный потенциал, нельзя считать гарантированным. Уже в ближайшие годы российский рынок труда и система образования могут столкнуться со сложным комплексом принципиально новых проблем. Чем раньше они будут осознаны, тем выше шансы, что их удастся преодолеть с меньшими издержками для общества.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Капелюшников Р. Структура российской рабочей силы. – Вопросы экономики. – 2006 — №10

2. Гимпельсон В. Нестандартная занятость. – Вопросы экономики. -2006 — №1

3. Горисов С. Масштабы и структура неформальной занятости. – Вопросы экономики. – 2004 — №3

4. Кубишин Е. С. Неформальная занятость населения России. – ЭКО. – 2003 — №2

5. Ромашов О. В. Рынок труда: Формирование и развитие. Проблемы занятости и безработицы. – Социология труда. – М., — 2003

6. Бункина М. К. Занятость и обеспеченность населения. – Национальная экономика. – М., — 2002